Галина Волчек – в профессии и в жизни. Что для нее был театр, как протекала личная жизнь.

ЗАСЛАВСКИЙ: В студии Григорий Заславский, добрый день. И так вышло, что из-за новогодних праздников мы не поговорили про Галину Борисовну Волчек. Хотя это, конечно, и человек-эпоха, и театр-эпоха, и это одно из главных и событий вообще в театральной, и вообще в культурной жизни 20-го века не в СССР, не в России, а в мире. И она, этот человек, который собственно способствовал тому, чтобы это стало таковым. И я сегодня очень благодарен Евгении Кузнецовой, которая на протяжении десятилетий была помощником Галины Борисовны Волчек, и приветствую в этой студии. Евгения Борисовна, Женя, добрый день.

КУЗНЕЦОВА: Добрый день.

ЗАСЛАВСКИЙ: Я, когда готовился к этой программе (а я, естественно, думал, как говорить, и всё), я вдруг понял, что мы с тобой никогда не говорили про Волчек. Собственно, вот так вот, чтобы вот поговорить про Волчек…

КУЗНЕЦОВА: Публично?

ЗАСЛАВСКИЙ: Да. Нет, не публично, а чтобы… Нет, ну какие-то были такие бытовые разговоры: я там не дозвонился – ну позвони ей еще вот завтра. Там: я вообще готова уйти из театра, но не уйду по понятным причинам…

КУЗНЕЦОВА: Зачем ты тайны выдаешь?

ЗАСЛАВСКИЙ: Да-да-да. Ну, нет, ну просто это же такая вещь, что… Я помню, как я работал в Театре школы современной пьесы, и в какой-то момент я понял, что эта работа является все равно второй, и дальше ты должен для себя решить: ты готов быть уборщицей, секретарем, официантом, помощником по творческим вопросам (ну ты являешься всем) и положить жизнь ради этого человека? Я подумал, что, наверное, если бы я работал с Товстоноговым, я бы не задумываясь сказал бы "да". А в той ситуации я решил, что я уйду, и мы останемся в каких-то нормальных человеческих отношениях. И я понимаю, что вот Волчек – тот человек и тот театр, ради которого можно было многое простить. Там не какие-то мои друзья, которые работают в театре, рассказывают: вот, это такое неуважение… Я говорю: это… это театр.

КУЗНЕЦОВА: Ну, во-первых, не потому, что Галины Борисовны не стало, а потому, что это правда, во-первых, это отдельный совершенно театр. Раз. Сказать, что я когда-нибудь от нее слышала премьерские интонации, мне сказать это очень сложно, и это неправда. Один раз в какой-то сложной истории, когда мы что-то выясняли, опять какие-то человеческие и мировоззренческие вещи, я сказала: "Вы что считаете, вы же христианка, вы что считаете, что люди не равны?" Это я ей задала этот вопрос раз 800-й к тому моменту. И когда она мне ответила: "Да, я считаю, что люди не равны", я очень сильно взбесилась, хотя не показала как бы внешне это, и страшно удивилась. Потому что все остальные 25 лет нашего общения я видела, что ведет она себя, живет, что люди все равны – от уборщицы до художественного руководителя, или там еще выше кого. За это я ей благодарна, и не только за это – за свою собственную жизнь, судьбу, которая в частых противоречиях протекала вместе с Галиной Борисовной, часто в конфликтах. Но это была не война, не желание уничтожить друг друга, а попытка совместно сформулировать магистральную цель или цель сиюминутную. Все конфликты на этом держались, ни на чем другом. Поэтому для меня ее уход – серьезная личная потеря, такого очень близкого человека. Насколько я и сейчас не понимаю, что делать, как жить дальше, но помимо того, чтобы хранить память, важно же все-таки и дальше жить и понимать, что театр, который Олег Ефремов строил 14 лет, а она практически 50, что нельзя его в одну секунду закрыть, поменять – не мне лично, а поменять театр целиком. И необходимо понимать, как двигаться вперед, учитывая весь опыт, и опыт колоссальный, и опыт крайне позитивный того, что было настроено до 26 декабря 19-го года. Сохранить надо то, что было в 56-м году озвучено компанией то ли заговорщиков, то ли единомышленников – как угодно, то ли утопистов, что скорее всего правильно, потому что все равно первые два года жизни театра без статуса – это была абсолютная утопия. Но они выжили и стали театром...

Слушайте в аудиофайле!